7 Возвращение памяти Историко-публицистический альманах Выпуск 2

238

ВОСПОМИНАНИЯ

М. Чаусовский. Портрет А. С. Пушкина

Я. В. Сперанская 239

МАРК. 13 июня 1937 г. ...Худож. совет должен быть 19 мая, но по случаю перевыборов это дело не состоялось и было перенесено на 29-ое, потом на 9/VI, теперь говорят, что неизвестно, когда будет худ. совет Ленсовета. Уже давно перестал думать об этом совете и решил работать над «летунами». Холст загрунтован, успел высохнуть, нанес рисунок, а теперь буду работать над рисунком неба (самое сложное в рисунке).

На 4 летчиков смотрю только как на работу для цвета. Главное — колорит. Если справлюсь, то возьмусь с более легким сердцем за большую вещь, которой посвящу не один год работы. Что будет нового — сообщу сразу же.

МАРК. 1 июля 1937 г. ...За последние дни обстоятельства складываются так, что чего-то обещают мне в ближайшие дни.

Предрешать ничего не хочется. «Глава» просил позвонить ему из Детского в 12 ч. дня. Сейчас я нащупываю композицию «Летчиков» перед полетом. Что-то будет? Работаю, конечно, над большим холстом, а не над эскизом.

НАДЯ. 12/VII 1937 г. ...Дела наши без перемен. Совет, от которого зависит и приобретение Пушкина, до сих пор откладывается буквально со дня на день. Ответ всегда один: в конце шестидневки. Затем — в начале следующей шестидневки. Потом обязательно в конце этой шестидневки. И опять в начале следующей — непременно и т. д., как «у попа была собака». В конце последней шестидневки, т. е. 10/VII Марку сказали, что в первых числах следующей шестидневки — 13—15/VIT — обязательно и бесповоротно будет совет. Но я уже смотрю на эти обещания без всякой надежды, — они тянутся 2 месяца.

«Летчиков» Марк ведет уже на холсте и надеется закончить их значительно раньше намеченного срока (годовщины Октября). Работает страшно напряженно, интенсивно, нервно. За год похудел на пуд. В связи с отсутствием за последние месяцы какого-либо заработка у Марка мы дошли до крайне печального материального положения.

НАДЯ. 17 июля 1937 г. ...Марк усиленно работает над рисунком ткани. Для живописной работы над холстом у него нет натуры — комплекта летческого обмундирования. Небо, облака, землю — он подготовил, а с обмундированием такая трагикомедия: очень строгая кара за использование его не по прямому назначению (а летческое особенно ценно — 2 ООО руб. гос. цена комплекта), так что никто не решается письменно распорядиться выдать его. Марк дошел до окружного командо-

240

ВО СПОМИНАНИЯ

вания военно-воздушными силами, и отказать ему не могли, так как он пишет картину по заданию Ленсовета. Каждый посылал его к сверхначальству (выше, кажется, один только Ворошилов), и каждый начальник отдавал нижестоящему устное приказание выписать комплект, но каждый нижестоящий боится брать на себя ответственность, надо идти еще выше и т. д. Штаб командования в истерике. Марк тоже. Он требует, чтобы на ходатайстве от Союза ему наложили резолюцию «выдать», либо — «не выдавать», и тогда он будет действовать по линии обкома партии, но ни запретить, ни разрешить никто не решается, и после поездок в город Марк возвращается обессиленный. Трудно представить, когда это кончится. Сегодня ему сообщили, что Пушкина хочет приобрести Русский музей. Может быть, тут что-нибудь выйдет, т. к. худ. совет соберется — «по всей вероятности, на будущей шестидневке».

НАДЯ. 25 июля 1937 г. ...На 24/VII была назначена комиссия Русского музея для просмотра на предмет приобретения лучших работ ленинградских художников, в том числе и Марка. Я сказала себе, что если 24/VII вопрос не разрешится положительно — я попрошу у тебя денег.

Оказалось, что это — объединенная комиссия Русского музея и Московского Комитета по делам искусств. Ждала вчера Марка со страшным нетерпением, но вернулся он все же безрезультатно, т. к. комиссия работала вчера и будет работать сегодня (при закрытых дверях, конечно), а результаты должны быть официально сообщены завтра. Деньги же мне нужны до 1/VIII до зарезу — накопился громадный долг за квартиру, некоторые неотложные долги, расплата за ремонт кухни, да и жить нечем.

Ты знаешь, что Марк пишет «летчиков», и ему обещали платить за эту работу ежемесячно. После бесконечных проволочек оказалось, что эти заказы (к выставке 20-летия Октября) розданы Ленинградским Комитетом по делам искусств художникам без обеспечения средствами. Это повлекло за собой крайне бедственное положение художников, взявших заказы, что грозит срывом выставки, и сейчас руководство Комитета (глава его — Рафаил) обвинено во вредительстве и арестовано. Поэтому-то и злосчастный худ. совет, который является заказчиком, не собирается до сих пор, и средства его закрыты. По линии этого заказа обещают деньги в начале августа. Боже мой, как паршиво! Еще никогда не переживала такого адского лета.

Н. В. Сперанская

241

НАДЯ. 30 июля 1937 г. ...Марк вернулся из города удрученный до последней степени. Была комиссия Ленсовета (не худ. совета), закрытое заседание, на котором присутствовали только секретарь Ленсовета, новый председатель Комитета по делам искусств — некто Цилыптейн, директор ЛенИЗО Катуркин и в качестве эксперта — скульптор Манизер. Из художников допустили только Марка. Результат комиссии Русского музея: музей сейчас не имеет денег. Результат комиссии Ленсовета: работа интересная, но дискуссионная. Таким образом близкое опасение провалилось. В начале августа якобы должны быть деньги под ведущуюся работу.

Ух, как тяжело. Ну, у меня отпуск кончается, и с 15/VIII буду получать очередные получки. Надеюсь, что к твоему приезду выправимся.

НАДЯ. 1 сентября 1937 г. ...Марк халтурит все время, над картиной сейчас не работает совершенно. Сделал тут одно оформление в Пушкине, за которое вместо обещанных 500 руб. ему заплатили 250. Сделал обложек для журналов рублей на 500, но заплатят тогда, когда обложки будут утверждены Гор-литом к печати. Взял заказ на антирелигиозный плакат на 1 500 руб., получил 25 %, работу думает закончить к 15/IX. Кро-ме того, я уже начала получать зарплату, т[ак] ч[то] неопасно.

НАДЯ. 10 сентября 1937 г. ...Марк работает над своим плакатом. Вчера у него были 4 руководителя ЛОССХа (главные начальники), которые объезжают художников, чтобы ознакомиться с состоянием работ к выставке «20-летие Октября». Очень удивились и огорчились, что «летчики» не будут готовы к выставке, работу эту одобрили и советовали продолжать. И удивлением своим и советом страшно разозлили и расстроили Марка. По неуравновешенности своей и «недостатку хладнокровия» он впал в черную ипохондрию и для успокоения взял Иванку и отправился в парк. Эти прогулки всегда так освежают и умиротворяют, что возвращаешься после них как бы омытый какой-то росой.

НАДЯ. 9 октября 1937 г. ...Марк сдал антирелигиозный плакат к выборам в Верховный Совет, и плакат был принят и одобрен Горлитом, как вдруг вышло новое правило — все политические плакаты перед выходом в свет просматривает сам Сталин.

Новая судьба плаката выяснится на днях, а пока заключен новый договор на тему «Бдительность». Марк начал его 5/Х, а

242

ВОСПОМИНАНИЯ

13 /X рассчитывает сдать. Получается очень интересно, обязательно сфотографирую и пришлю. В перспективе теперь систематическая работа над плакатами.

Сейчас авансы за плакаты да оплата ранее сделанных обложек для журналов дали несколько прийти в себя после летнего безденежья. Дома благодетельная атмосфера интенсивной работы и материального отдыха.

МАРК. 28 октября 1537 г. ...Если посмотреть в целом на то, что сделано, то это — Пушкин. Сейчас Союз художников поставил вопрос о его представлении на выставку к 20-летию Октября в Русском музее. Крепко сомневаюсь, чтобы это получилось: начальник Комитета по делам искусств против его приобретения, а с ним и директор Русского музея. Союз настаивает на выставлении его. Я же держусь абсолютно нейтрально — будто меня и вовсе нет. Так лучше. У них драка. Этому я рад. Начата работа над «Летчиками», но сейчас отложена на неопределенное время. Оказывается, Ленсовет никакого заказа Союзу художников не делал. Масса художников на этом деле обожглась. В Союзе — кутерьма. Все это прошло не без арестов и объявления кое-кого врагами народа. 7 месяцев не получал от Союза ни гроша. Хватит. Взялся за политический плакат. На этом участке пошли большущие строгости. Все то, что проходит через ИЗОГИЗ и относится к политическим плакатам и историческим материалам, после принятия Московским ИЗОГИЗОМ — лично просматривает Сталин. Я сам наметил темы для плакатов и дал к ним подробные аннотации. Два плаката сделаны. Если они пройдут в печать, то это еще не решает неотложного. В предвидении этого наметил себе программу на зцму, а может быть и на весну (как пойдет работа). Решил сделать серию плакатов, вскрывающих сущность фашизма, шпионажа, диверсии, вредительства, фашистской агентуры в СССР. К задуманной серии разработал пока 17 плакатов. Все они уже аннотированы. Аннотации с письмом послал в НКВД. Если они не задержат с ответом, то представлю их в ИЗОГИЗ для заключения договора на работу. Не уверен, удастся ли заключить договор на все 17 плакатов сразу. Может быть, придется заключать договор на каждый в отдельности по мере представления работ. Возглавляющий ЛенИЗОГИЗ (т. Кондратьев) весьма положительно отнесся к моей затее. Как пойдет дальше — увидим. Жизнь все-таки — лучший учитель. Если из 20 плакатов только 10 пройдут в печать — это будет блестяще.

Я. В. Сперанская

243

На 1-ый плакат сумма была 1 500 руб., на 2-ой — 2 ООО руб. Над 1-ым работал 7 дней и ночь, над 2-ым — 10 дней. Срок работы над эскизом и оригиналом — 1,5 месяца, ИЗОГИЗ дал для 2-го плаката 2,5 месяца и просил тремя днями позже заключения договора сделать его в 10 дней. Пришлось работать по 18—19 часов в сутки. После сдачи 2-го плаката засел писать аннотации к серии. Отправил их и... заболел. Грипп, кажется. Сегодня уже лучше себя чувствую. В связи с намеченной работой никак не обойдусь без «лейки», стоит же она, сволочь, 704 руб. Если к этому присовокупить стоимость увеличителя, то совсем весело получается. Скорее бы получить за сделанные (если пропустит Москва) и обеспечить себя необходимым для работы. Всю эту работу мыслю себе как средство для работы над большим задуманным полотном, о котором уже писал Вам.

НАДЯ. 27 декабря 1937 г. ...У Марка сейчас есть работа по устройству литературной выставки в филиале лектория. Работа все время тормозится то нехваткой строительного материала, то столярная работа задерживается, так что у Марка много времени уходит на «простой» и, хотя он работает над натурой дома во время вынужденных перерывов, эта волокита его крайне удручает. Хочет снова приступить к своим заброшенным «летчикам».

НАДЯ, б января 1938 г. ...Посылаю фото с первого плаката Марка на тему из доклада Сталина: «Трудящиеся сами не должны допустить поповщину в Советы». Плакат хвалили, хвалили, но так и не печатают, хотя и говорят: «Очень хороший плакат, необходимо продвигать». О плакате со змеей получил ответ, что плакат «сделан не в современной манере».

Он работает, как вол, делает на мой (да и на всех) взгляд превосходные вещи, их хвалят и... больше ничего. Он в страшно подавленном настроении, начинает чувствовать себя «лишним человеком», просвета буквально не видно. Единственный заработок дает ему тупая шрифтовая работа для выставок, на которую он убивает массу времени: целыми днями пишет и вырезает буквы.

НАДЯ. 27 января 1938 г. ...Я занята так, что бывают дни, когда я провожу в школе все время с 8 утра до 12 ночи, не заходя домой, хотя живу в 15 минутах от школы. Разные обязательные и сверхобязательные политзанятия, производственные совещания и педсоветы сыплются, как из рога изоби

244

ВОСПОМИНАНИЯ

лия. Первое полугодие меня как кормящую мать освободили от всех нагрузок, и я наслаждалась прямой своей работой — преподаванием. Теперь же как стена навалилась — нет времени готовиться к урокам. Из-за такой нагрузки на мать уж поневоле перешло все хозяйство и идет не блестяще.

«Везенье» Марка продолжается: лекторий, которому он сделал большую работу по двум выставкам, в общем на 1 300 руб., дал ему только по одному договору аванс в 150 руб. больше месяца назад и теперь задерживает деньги на неопределенный срок, т. к. на соответствующем счету у него не оказалось средств. Урывками Марк работает над «летчиками», которых хочет сделать к юбилейной выставке Красной Армии в виде небольшой (45x60) акварели. Думает закончить к 19/II. Он написал аннотации к задуманным им политическим плакатам. Это было уже несколько месяцев тому назад. Бродя по инстанциям, они попали в культотдел горкома. Марка вызвали туда и спросили — чего он собственно хотел, чтобы осуществить эти замыслы. Он ответил, что хотел бы иметь на них заказы, но не хотел бы иметь дела с руководителями ИЗОГИЗа, которые ничего так не боятся, как политических тем. Ему сказали, что обсудят этот вопрос, посмотрят уже сделанные им плакаты и предложат заведующему ИЗОГИЗом заключить с ним договор. Чего лучше?

Сегодня Марк получил предложение представить в горком какую-либо сделанную работу для ознакомления. Плакат с попом он продал антирелигиозному музею, а антифашистский плакат ему до сих пор не возвращен. Он грозит ИЗОГИЗу подать на него в суд с требованием уплаты договорной суммы, ИЗОГИЗ посылает истерические запросы в Москву, куда плакат был отправлен на просмотр, но оттуда ни ответа, ни привета. Потеряли его, что ли, или присвоил кто-нибудь? В таком случае Марку должны будут уплатить договорную сумму с большой, конечно, волынкой, но самое неприятное то, что сейчас нет на руках ни одного оригинала. Придется представить фотографии. А они дают очень бледное представление о плакатах, которые Марк делает удивительно чисто, даже странно, что это сделано рукой, как будто напечатано удивительно сочно, такая чистота и точность.

Антипоповский плакат Марк считает неудачным и сам не любит, даже не хочет никому показывать, а снимок с другого очень мелкий, невзрачный.

Н. В. Сперанская

245

МАРК. 17 марта 1938 г. ...Дела мои, Владимир Николаевич, даже не скверные — их у меня вовсе нет. Я был слишком наивен, когда предполагал, что наша действительность, жизнь, все люди нуждаются в таком возбудителе духа, как живопись. Не знаю — нуждается ли она в этом, но я нуждаюсь и очень, очень сильно, быть может, не имея достаточно данных, чтобы быть творцом.

Оттого, что я тысячи раз буду твердить себе это «очень», — у меня не прибавится основания мириться с тем, с чем нельзя мириться. Вывод, который я искал, — нашел: пойти хоть в дворники, и с полным сознанием своего внутреннего права заниматься своей живописью. С какой целью? Эгоистической: только для самого себя сделать свою жизнь содержательной. Что значит содержательной? Средством искусства создать себе ту жизнь, которой был бы удовлетворен.

НАДЯ. 28 марта 1938 г. ...У нас дома последние дни очень весело, Марк нашел совершенно неожиданную работу — в нашей местной пушкинской газете «Большевистское слово». Он у нас — корреспондент. Марк обследует работу разных пушкинских учреждений и пишет об этом статьи. Работой его очень довольны, правда, он отдается ей с необычайным жаром. Две статьи уже напечатаны, три находятся в работе — об организации постоянного театра в нашем доме культуры, о детдоме маленьких испанцев и о работе Дома пионеров. Изучение этих вопросов было необыкновенно интересным, особенно знакомство с испанским детдомом. Словом, работа интересная. Платят построчно. Хотя Марк работает очень интенсивно и производительно, — не знаю еще, как это выразится материально. Ему говорят, что до 500 руб. в месяц, но я думаю — дай бог, 300 руб. хотя бы.

НАДЯ. 5 апреля 1938 г. ...Последние месяцы в местных газетах — «Ленинградская Правда», «Красная» и других, а на днях в московской «Советское искусство» — отчаянно ругали руководство ЛенИЗО и ЛОССХ (Лен. отд. Союза художников) за коммерческий дух, зажим молодых талантов, бюрократизм и многие другие грехи. Тут я пристала к Марку, чтобы он потребовал в ЛенИЗО письменную мотивировку отклонения «Пушкина» с выставки и отказа обсудить его в Союзе. Тогда ему немедленно заявили, что обсудить работу они не отказываются и могут поставить обсуждение 7/IV в специально для этого созданной живописной секции ЛОССХа. Значит, послезавтра,

246

ВО СПОМИНАНИЯ

тот обещал быть. Начало было год тому назад, посмотрим, каково будет продолжение. Тогда обсуждение происходило в художественном совете, состоящем из профессуры, дающем вещам оценки в коммерческих интересах ЛенИЗО. Теперь обсуждение должно быть в творческом коллективе ЛОССХа, значит, будет и молодежь. Я жду этого с волнением.

НАДЯ. 15 апреля 1938 г. ...Прежде всего о Пушкине. 7/IV (в день рождения сына) мы отправились в ЛОССХ на заседание живописной секции. Оказалось, что это всего 6—7 человек, жюри для просмотра картин членов ЛОССХа для выставок и не членов — для приема в члены.

В выставочном зале стоит несколько десятков холстов. Просмотр происходит без авторов. Только Марк присутствует (и я), т. к. его вещь обсуждается по просьбе начальника ЛенИЗО, знаменитого Катуркина. Секция состоит из нескольких желчных стариков и развязных юношей. Начинают с Марка.

Глава секции обращается к Марку с вкрадчивым вопросом — с какой собственно целью тот хочет узнать мнение живописной секции. Марк отвечает, что ему хотелось бы выслушать творческое обсуждение своей работы, и он думал, что заседание секции будет более широким. Гм... а не намерен ли он использовать мнение секции с коммерческой целью? Аргументировать им при продаже холста? Нет, он этого не собирается делать. [Значит,] он хочет поместить эту картину на выставку? Или вступить в члены ЛОССХа?

Отрицательный ответ на оба последних вопроса окончательно сбивают с толка секцию и укрепляют ее в мнении относительно коммерческих целей консультации. На этом они не дадут себя провести. Они видят хитреца насквозь. Поэтому один из них находит идеальный выход из положения — он говорит «Творческое обсуждение не входит в наши функции. Единственное, что мы можем для Вас сделать, — это высказать Вам наше частное мнение. Но имейте в виду — абсолютно частное, ни к чему не обязывающее. Вас интересует наше мнение?»

«Да, конечно».

Члены секции очень довольны найденным выходом и начинают высказывать свое «абсолютно частное мнение». Их высказывания можно свести к следующим репликам:

«Да, работа совершенно не профессиональная. Никакой анатомической правильности. Голова непропорционально велика. То есть она настолько велика, что этот торс кажется про

Н. В, Сперанская

247

сто смехотворным. А лицо — разве может быть такой подбородок при такой верхней части лица? Чудовищное искажение действительности... При таком массивном плече совершенно отсутствует тазобедренная часть, ведь ему же не на чем сидеть. С живописной точки зрения — тоже вопиющая безграмотность, к чему такое избитое сочетание зеленого (спинка кресла) с красным (халат)? Лоб провалился. Глаза выскочили вперед. Лицо вывернуто. Маска искажена. О сходстве и говорить не приходится... Впрочем, мы спешим — у нас уйма дел на сегодняшний вечер. Мы Вам дружески высказали свое впечатление... »

Группа отходит к соседней стене, где висят сухие, яркие, похожие на аппликации картины неудачного подражателя Дейнеки.

Около Марка остается один грузный старик. Старик говорит Марку: «Эта работа мне нравится. Но она не будет иметь успеха, так как у Вас слишком своеобразное представление о поэте. Я знаю эту работу, я был в жюри по отбору работ на юбилейную выставку. Эта потому и не была пропущена, что Пушкин тут слишком мрачен, демоничен. Кроме того, спорен слишком светлый цвет волос. В общем, Ваше представление Вы передали с большой силой. Хорошо написаны руки...» Затем он сказал, что ему пора идти, и направился к выходу. — Разве Вы не член секции? — «Нет, я не имею к ней никакого отношения». — Простите, как Ваша фамилия? — «Чепцов».

Это — старый художник и большой авторитет. Секция продолжала переходить от работы к работе. Мы отправились домой.

Все это было так фантастично, так дико, что скорее можно было назвать все это восхитительным, чем возмутительным. Нам было странно и смешно. Теперь Марк возьмет «Пушкина» домой. Нужно будет уладить вопрос с его доставкой обратно в Пушкин.

Я, кажется, писала тебе, что возвращенный из Москвы без ответа плакат со змеей попал, наконец, в Ленинградский горком для окончательного заключения. (Марк, между прочим, писал в Московский ИЗОГИЗ с просьбой сообщить ему причину отклонения плаката, но ответа, конечно, не получил.) Горком мариновал эту работу несколько месяцев. Не желая перечить Московскому ИЗОГИЗу, он в то же время не мог найти в плакате никакого политического дефекта. И вот Марк получает из графической секции ЛОССХа приглашение явиться на

248

ВОСПОМИНАНИЯ

обсуждение его плаката. Значит, горком сплавил плакат со своих плеч туда, дабы иметь возможность избавиться от него если не по политической, то хоть по технической линии.

Марк пошел в ЛОССХ, заявил, что он вовсе не просит обсуждать его работу, и забрал ее к величайшему конфузу секретаря, который был обязан сообщить результаты обсуждения.

Сначала я ругала Марка — ведь работа безупречная, к ней буквально нельзя придраться. Но Марк, смеясь, сказал: если работа прислана из горкома с намеком, что она забракована Московским] ИЗОГИЗом, то вывод предрешен и незачем подвергать себя и свои работы лишний раз растерзанию.

Посмотрев, что такое живописная секция ЛОССХа, и представляя себе, что графическая секция является вторым сапогом этой «чудной» пары, я больше ничего не хочу, не хочу, чтобы Марк вступал в этот «чудный» союз.

НАДЯ. 16 мая 1938 г. ...Марк успешно действует на фронте газетном. Меня также принуждает к литературной работе. Я сдала в ДетГИЗ обработанную ассирийскую сказку (со слов Анания), на днях должен быть ответ. В его же литературных подвигах я ему никогда не помогаю. Если иногда мне и случается дать ему какой-либо совет, то он, бедняга, скрепя сердце, доказывает мне всю нецелесообразность моих предложений, так что отсутствие во мне газетно-очерковых дарований доказано с очевидностью.

МАРК. 30 мая 1938 г. ...Вы спрашиваете, что же в конце концов с Портретом? Он находится сейчас в запаснике ЛенИЗО. Оттуда его должны доставить обратно мне на квартиру как вещь непригодившуюся.

Что ж в итоге, в результате всей работы?

Много было шуму и «за», и «против», а когда дошло до начальника Комитета по делам искусств (некоего Цильштейна), то он просто заявил, что это — «Пушкин-пессимист... У Вас неверное представление о Пушкине... Во всяком случае портрет дискуссионен...» На этом поставили точку. Какое дело такому руководителю до каких-то конкретностей, следствием которых является данный образ, когда мы — оптимисты, а у меня Пушкин не улыбается. Кончено.

Я испытал на себе участь многих художников, не желающих халтурить. На протяжении 15 месяцев каждое утро встречал вопросом: можно ли еще сегодня работать или нужно бросить уже осязаемый образ — близкий, трепещущий вопло

Н. В. Сперанская

249

щением, и судорожно искать побочный заработок — «халтуру», «однодневку» — хотя бы писание лозунгов... Ежедневно, ежечасно вставал вопрос — как с семьей прожить день?

Подобный искус выносить дальше немыслимо. И я вынужден на неопределенно долгое время оставить живопись, и — при всей страстности моего влечения к ней, ощущая в себе возможности настоящего творчества в этой области, я пошел на другую работу. Как Вы знаете — я теперь газетный работник.

Странным и совершенно невероятным кажется, что в Советском Союзе масса художников поставлена в еще гораздо более тяжелое положение, чем был поставлен я, и именно художников, всем существом своим преданных делу и не желающих идти по линии наименьшего сопротивления. Многие из них погибли.

Вахромеев, участник гражданской войны, впоследствии окончивший Академию художеств — способный художник — долго наведывался в Союз за помощью. Наконец получил 500 р. и... в тот же день умер от истощения. Факт настолько чудовищный, что выглядит неправдоподобно. Вахромеев был лишен всяких средств к существованию. Диманд — способный художник, окончивший Академию художеств, хотел работать над большими образами. Не вынес материальных тягот — бросился в Фонтанку. Купцов — художник. Чувствовал себя на неверном творческом пути, хотел выправить его, но ему в этом не помогли — не до него было... плюс невыносимые материальные тяготы — повесился...

Возникает вопрос: почему же так?

Из всех искусств самое отсталое в нашем Союзе искусство — живопись. Самая безобразная система руководства в этой области. Необходима корневая реорганизация всей постановки дела. Пока что у нас главным «критерием» в оценке живописных произведений является не единство формы и содержания, а «актуальность тематики». Ясно, конечно, что этот «критерий» нашими руководителями официально не признается, но практически он царствует вовсю. Слово «содержание» тут даже употребить нельзя, т. к. оно выражает образное начало произведения. Приходится писать самое распространенное слово — «тематика».

Что получается? Художники в бесконечных вариантах пишут «актуальные» картины, где большей частью изображают наших вождей. Художник Лякин написал картину — «Киров на

250

ВОСПОМИНАНИЯ

охоте». Чем, как не «хлесткой тематикой», объяснить тот факт, что художник, абсолютно не ставивший перед собой образных и живописных задач, абсолютно не справившийся с образом тов. Кирова, получает от ЛенИЗО много тысяч рублей? Эта игра на симпатии народных масс к нашим вождям оказывается весьма «хлебным» делом.

Другой художник пишет групповой портрет, где тов. Киров выступает с трибуны XVII съезда партии. Это не наш Миро-ныч. Живописи там никогда не было, и тела изображаемых людей поразительно напоминают дерево, покрытое лаком. Такая вещь принимается с большущим гонораром. «Успех» подобной вещи, как уже писал — «в хлесткой тематике»: изображен весь состав Политбюро ЦК...

Это отсутствие образности относится не только к портретам наших вождей. Конкретных примеров можно привести тысячи — тысячи подобных полотен уже написаны, и за них получены десятки миллионов рублей. Страшно то, что подобное явление уже стало традицией.

Основой для наших художников должен стать вопрос выразительности образа. Тогда достижения технические приобретут колоссальное значение. Прежде чем предъявлять художникам требования образного порядка — нужна большая работа в печати по вопросу выразительности образа на конкретных примерах творчества мастеров прошлого. Акцент — на мастерах эпохи Возрождения. То, что сейчас уделяется много внимания, в связи с юбилеями, творчеству больших русских мастеров (Репин, Суриков, Крамской) и величайшему — Рембрандту, мне представляется прекрасной идеей, отданной на претворение в дрянные руки. Это скорее похоже на поминки по великим мастерам, чем на усвоение их богатейшего опыта. Пишут, да не о том, что помогло бы нашим художникам взять от этих мастеров. Восприятие наследия идет опять-таки не дальше техники живописных приемов. Упускается из виду, что техника великих мастеров — производное от их образов. Не в техническом манерничаний заключается богатство больших мастеров, а в силе их образных обобщений, поэтической проницательности.

Художественный образ может найти свою наиболее выраженную характеристику только тогда, когда он доведен до максимальной конкретности. Синтетический образ у нас не исключает конкретность, а базируется на ней, утверждает ее.

Н. В. Сперанская

251

В центре внимания должен быть художник, а всяческие комитеты, комиссии, начальники по делам искусств и пр. — для художников, а не наоборот, как это у нас в действительности. Необходимо изменить распространенный среди «руководителей» взгляд на живописца как на ремесленника. Художник тот, для кого ремесло лишь средство выражения наших общественных идеалов и достижений.

В настоящее время большинство художников в идейном смысле влачит приспособленческое существование, лишенное активного отношения к нашей действительности. Нужно поломать существующее руководство и «самообразовавшуюся» систему работы с художниками. Необходимо самыми решительными мерами уничтожить базарный, торгашеский дух в наших союзах, несовместимый с подлинным творчеством. Этот торгашеский дух чудовищно унизил достоинство нашего художника.

Нужно предвидеть, что какая-то часть художников, столкнувшаяся с новыми требованиями к живописи, почувствует себя несостоятельной и отстранится от живописи. В этом ничего прискорбного не будет...

Я не собираюсь утверждать, что критериев в оценке живописных произведений нет. Они есть. Но их нет в практике руководства изобразительным искусством. Отсутствие критериев в оценке живописных произведений создает почву для произвола, базарного, торгашеского духа среди художников, подхалимства и для разочарования. А самое главное — без этих критериев не может быть искусства, достойного народа, строящего социализм.

[Н. В. Сперанская излагает хронику дальнейших событий?]

14/Х 1938 г. родился второй сын — Михаил. Поиски заработка. Эпизодические заказы на оформление или портреты. Не прекращая работы в газете, Марк поступает в октябре 1938 г. на машиноремонтный завод токарем, а затем работает там же техническим нормировщиком. Воюет со всем, что считает несправедливым и на заводе, и в своей газетной практике. На увещевания — не вмешиваться во все дела, какие встречаются на пути, — отвечает: «Если не я — то кто же, если не сейчас — то когда же?»

252

ВОСПОМИНАНИЯ

22/Х 1940 г. Марк арестован. Ушел из дому и не вернулся. Несколько дней не могла ничего о нем узнать — ив милиции, и прокурор гор. Пушкина утверждали, что им ничего не известно. Только после того, как пришли с обыском, узнала, что он в Ленинграде.

Стену, вставшую вокруг него, не пробить.

25/Ш 1941 г. вынесен приговор Особого Совещания, Марка и Герловина к 8-ми годам исправительно-трудовых работ с отбыванием наказания в Воркутинских лагерях.

31/Ш 1941 г. — свидание. Барьер, решетка. Марк смотрит на меня с улыбкой, говорит негромко, медленно, но с такой повелительной силой, как будто гипнотизирует меня, хочет внушить мне, запечатлеть во мне каждое слово... «Нет. Не хлопочи. Не обжалуй. Заклинаю тебя — не делай этого. Это может принести тебе страшный вред, это может погубить тебя и детей. Мне это не поможет... Я сам позабочусь о себе... Поклянись, что выполнишь все, что я говорю. Слушайся меня. Я знаю, как надо поступать...»

Это было последнее, самое последнее свидание.

22/VI 1941 г. началась война и наши бесконечные скитания, которые оконч. .1ись — на том этапе — 11/Х 1941 г. в маленьком городке Молотовске.

ПИСЬМА МАРКА «ОТТУДА»

29/Ш 41 г.

Родная! 25/III мне объявлен приговор Особого Совещания (без суда) — 8 лет исправительно-трудовых работ с отбыванием наказания в лагерях Воркуты Архангельской области. 28 марта меня перевели в пересыльную тюрьму — Ленинград, Константиноградская ул., д. № 6, где мне обещали свидание с тобой... Я нахожусь в 4 корпусе, камера № 31. Здесь уже меня предупредили, что свидание дадут скорее тогда, когда ты привезешь мне продовольственную передачу и тут же подашь заявление с просьбой о свидании. Жизнь моя, я осужден без конфискации лично принадлежащего мне имущества и без последующего поражения в правах. Я написал в финчасть Внутренней тюрьмы УГБ УНКВД ЛО две доверенности, чтобы ты получила мои золотые часы «Мулинет» (ручные мужские) № 182 800

Я. В. Сперанская

253

и вторую доверенность на твое имя на получение всех моих вещей в моей комнате. Написал заявление в Секретариат Особого Совещания (в Москву) о перемене мне северных лагерей (Воркута на самом побережье Белого моря) на лагерь в Средней Азии ввиду моей болезни. Решение Секретариата может застать меня в этапе или уже в Воркуте. Здесь, в пересыльной тюрьме, мы будем недолго — 8-10-12 дней самое большее. Мне можешь писать сюда по адресу: Ленинград-167, почтовый ящик, № 24, 4/31, Чаусовскому М. Р. Сообщи этот адрес Шуре и Мише (через Шуру), но тебя, сердце мое, жду на свидание. Обними наших детей и береги себя! Береги себя и детей, любовь, жизнь и сердце мое... Я сделаю все, чтобы помочь тебе, помочь нашим детям. Замени им меня. Я знаю, я верю, что ты это ты... Я жизнь свою сохраню только для вас, мои родные. Передай всем родным мой горячий привет. В день твоего и Ладиного рождения я был с вами. Пиши часто. Из лагеря напишу. Свободной переписки не лишен. Мне нужен вещевой мешок большой, кружку металлическую и ложку.

1/IV 41 г.

Родная Надюня, на свидании я старался не терять ни минуты и все же много не сказал. Люблю моих родных, моих единственных, незаменимых. Думаю все время о вас, дышу и живу вами. Вчера я тебя видел и всем существом вбирал в себя твой ясный лучистый свет, твое дыхание, твой голос, взгляд, всю-всю тебя ношу в себе.

Вчерашние полчаса свидания были для меня зарядкой на все время разлуки. Но нет, никакой разлуки нет, эта разлука только мнимая, на время этапа. Я буду ежесекундно с тобой, буду писать тебе и получать твои письма... Это счастье! Я бодр как никогда. Может быть, только сейчас я узнал впервые еще неизведанное мной: я узнал любовь, которая долговечнее времени, не знающую терзаний разлуки... Моя любовь к тебе смеется над расстоянием, разделяющим нас. [...] Мама, свет ты мой, очень прошу тебя: люби меня, но пусть твоя любовь будет несколько меньше моей, настолько меньше, насколько это нужно, чтобы сохранить себя и жить. Живи для себя, для детей, для тех, кому ты вся жизнь. [...] Когда ты соскучишься по мне —, возьми на руки наших детей, и ты увидишь мой лик, а

254

ВОСПОМИНАНИЯ

захочешь поговорить со мной, от меня услышать — возьми листки мои и прочти. Свет мой, мне было легко прожить здесь полгода, так как мы не разлучались. Меня окружает много народа, и те, с которыми я соприкасаюсь, очень хорошо ко мне относятся. Почему? Недавно я догадался о^ причине этого: они ничего не знают о моей любви, а все, к чему я прикасаюсь, пронизано этой любовью... Ну и пусть не знают...

Среди заключенных ходят слухи об амнистии к XXV годовщине Октября. Мне кажется, что срок 8 лет мне так или иначе скостят на меньший. Ни на одну секунду не сомневаюсь, что я по отбытии срока приду к тебе сильным, здоровым, верным тебе во всем и до конца. [...] Когда я приеду в лагерь и сообщу мой адрес, ты мне будешь писать очень часто... Меня интересует здоровье твое, детей, отца, матери, Шуры, Коли, Андрея, Бали, Михаила, Марины — всех. Приезжали ли Надя с Магдой? Как они живут? Я хотел бы получить письма от вас всех. [...]

Неукоснительно выполни все, что говорил тебе 29/Ш 41 г. и писал отсюда, но письмо, кажется, было сумбурное. Это письмо, м. б., последнее из этой пересыльной тюрьмы. Дальше будет видно. При малейшей возможности буду писать в пути этапа. Много вещей оказалось лишними. Мы с Герловиным сложили их в общий тюк и сдали администрации. Ты знаешь телефон сестры Герловина, от нее ты получишь лишние вещи. За присланное спасибо, сколько любви ко мне в этих вещах.

Шура, сестренка ты моя родная, как ты осунулась, похудела, исстрадалась. Так был рад видеть тебя, слышать твой голос Родная, не надо плакать. Если хочешь облегчить мою участь — еще больше люби Полинку, Колю, Надю — и мне хорошо, легко, радостно. Ребята, живите дружно и легко, без надрыва. Когда я обоснуюсь в лагере — будете много и часто писать мне. Обнимите Мишу, Марину. Целую много всех вас Надя, успокой отца и в письме расцелуй отца и Наталью Вениаминовну за меня.

Марк.

М. б., завтра мы выедем в этап. Надя, целую тебя много, жадно. Люблю тебя, как никогда раньше. Мы все время вместе! Ни минуты разлуки!

Как много бодрости, света и силы!...

Береги себя и детей!

Твой Марк.

Я. В. Сперанская

255

3/IV 41 г.

Любимая, бесценный друг мой на всю жизнь. Вчера я отослал тебе письмо, а сегодня спешу использовать возможность еще написать. Наконец-то я получил твое письмо от 1/IV. О, друг мой ненаглядный, сколько радости ты прислала в маленьком конверте! Ты... Дети... Все здоровы! И я здоров, светик ты мой! Я не обманываю тебя насчет своего здоровья. После больницы, где я пролежал 24 дня в исключительно хороших условиях, я чувствую себя превосходно! Я забыл тебе сообщить, что меховую куртку я возвратил для вас обратно сразу же, как только ее внесли после вашего ухода. Вещами необходимыми я снабжен вполне. Имеющееся у меня, кроме продуктов, составляет солидный мешок. Вещи не нужны, свет мой ясный. Это — большая обуза. Моих ботинок мне должно хватить до лагеря, а там, в случае надобности, я попрошу. Я совершенно спокоен за детей: ты с ними. Если хоть частица твоего ровного и ясного света проникнет внутрь наших детей — я спокоен за них.

Солнце мое, недавно у Байрона я встретил простые, очень простые строчки:

Весь мир за тебя отдать я не в силах,

Но тебя за весь мир не отдам никогда.

Дети... Толстый, веселый детик... «Покази». Ванюшка мой родной. Он, кажется, слишком мой. Вот ему бы больше ясного и ровного твоего света. Прошу тебя ради нашего Вани: ни на йоту не уделяй ему внимания больше, чем остальным детям. Будь с ним мягка, ласкова, но неукоснительно требовательна. Родной мой сынок, как много о нем тревожусь. Больше всего я спокоен за Мишутку. [•••] Пусть дети помнят меня — мы будем жить вместе. Скажи Ване, что я приеду домой тогда, когда он будет ходить в школу. Может быть и раньше, но об этом ты ему не говори.

Твоя работа по составлению словаря меня страшно обрадовала. Это блестяще во всех отношениях. Умница! Это мост к переводческой работе.

Вещей мне не нужно. Спешу на проверку. Если что и будет нужно, так это галеты. Нас могут в любой день отправить в этап.

Целую много...

Твой Марк.

256

ВОСПОМИНАНИЯ

5/IV 41 г.

Бесценный друг мой! Только что получил твое .письмо от 3/ IV, которое мне подарило радость, силу, мужество, еще больше укрепило веру в нерушимость нашего счастья. Нет слов выразить тебе мое восхищение тобой, твоими планами на ближайшие годы, твоими мыслями и действиями. Свет мой, ты пишешь, что приедешь ко мне, когда я прибуду на место. Узнаю тебя, друг мой. За что и почему мне дано иметь другом тебя? Не предпринимай ничего, пока я тебе не напишу о возможности свидания. В отношении места лагеря трудно что-либо сказать, пока намечены Воркута Архангельской области. Во всяком случае я буду держать тебя в курсе дела. Из писем моих ты уже знаешь, что ни ложки, ни кружки, ни мешка мне не надо. Все это уже есть у меня. Из вещей мне ничего не нужно. Если есть возможность — достань мне побольше конвертов, хотя и их я могу здесь купить. Очень хорошо бы иметь кружку из пластмассы, а также пластмассовую посудину для масла. Это не металлическое, и есть возможность хранить у себя эти вещи. Только что узнал, что много конвертов и бумаги передавать не надо. Пришли конвертов 10 — не больше. Прошу тебя добиться у начальника нашей тюрьмы еще одного свидания со мной. Может быть, тебе это удастся во время передачи мне продуктов. Дружок мой, не сердись на меня, когда я прошу тебя, умоляю не отнимать для меня продукты у детей... Пойми меня, мой дружок дорогой. Этого нельзя делать. Ты помнишь, как наш Ваня любит булку с маслом, печенье. Как Миша смакует эти вещи, а на толстом личике его — само блаженство. Как Ладуська любит полакомиться. Я не могу даже определить ту смесь чувств, которые переживал, получив от тебя первую передачу. Солнышко мое, пришли мне необходимое, но передачей меня не мучай... [...]

После свидания с тобой и с Шурой я почувствовал себя несказанно хорошо, но вскоре пожалел, что все время свидания говорил я, вам так мало пришлось говорить. Понимаю, что это было неизбежно, а как хотелось слушать тебя и пить твой голос... Если ты добьешься еще одного свидания, то я услышу тебя. Но если свидания не будет, то каждое твое слово звучит у меня с первого нашего свидания. Несмолкаемой музыкой они будут звучать мне везде и всегда... [...] Мы не успели насладиться друг другом досыта, как не успеем насладиться и тогда,

• В. Сперанская

257

когда с тобой и детьми буду жить неразлучно. А это будет так и, конечно, меньше чем через 8 лет. Но когда бы это ни было, Ты различишь сквозь сердца бой Огромной радости ликующие клики.

[...] Письма твои я храню, каждая строчка дарит мне силу, каждое слово твое мне бесценно. Проси Шуру, Мишу, Марину, Колю — всех наших писать мне сюда, пока я здесь. Конечно, не настаивай на этом и дважды об этом не напоминай. Я заранее их оправдываю, люблю их от этого не меньше.

Спешу окончить письмо и — на поверку.

Я бодр, здоров, крепок, какое счастье жить для вас, мои дорогие, единственные, бесценные.

Не порывай связи с Шурой. Вид ее на свидании был ужасен.

Укрепи ее, милую, моей бодростью, моей любовью к ней — укрепи ее мной.

Может быть, завтра я еще напишу. Целую любимую мою, желанную.

Марк

9/IV 41

Солнышко мое родное! Сейчас получил два твоих письма от 6/IV и от 7/1V — 2 письма сразу. Это такая радость для меня, что я все время чувствую себя рядом с тобой... [...] Ты обещаешь писать мне о всех пустяках, будешь писать мне дневники. Мама, это не «пустяки», — это воздух, которым я дышу.

Друг мой, ты рвешься ко мне — хоть на край света, лишь бы быть рядом со мной... [...]

Не надо смертельно бояться Средней Азии, независимо от того, пошлют меня туда или нет, — не надо бояться^ когда ты думаешь обо мне — ты не можешь бояться. Буду писать тебе всегда и везде, где только это возможно.

Я чувствую себя прекрасно — здоров и бодр. Мне так легко — я получил твои письма...

В ожидании отправки нас в лагерь у меня здесь произошли изменения: меня попросили художественно оформить несколько стенных газет. Работаю я в прекраснейших условиях — окружен хорошими людьми; работая целый день в необычных для меня условиях, я забываю обо всем на свете, и только одно

258

ВОСПОМИНАНИЯ

рвется во мне наружу: хоть бы моя ненаглядная видела меня вот сейчас — рисующим, пишущим, компанующим. [...] Пребывание мое в этой тюрьме будет кратковременным. Сколько здесь мы еще пробудем — неизвестно, но все же пробудем еще. Сейчас пиши мне по адресу: Ленинград, 176, п/я 24, 4/24". Питаюсь я сейчас чудесно — все у меня есть. Что мне может понадобиться, тем я вполне, вполне обеспечен. Больше того: у меня есть пар 5 белья, много носков, полотенец, платков — всего не перечислишь. Продуктов у меня много, хватит их надолго, а если и не хватит, то есть деньги — будет возможность прикупить продукты. Я знаю, что тебе радостно что-либо сделать для меня, а мне держать в своих руках тобой сделанное.

10/IV 41 г.

Вчера мое письмо было прервано: меня вызвали оформлять стенгазеты. С жадностью набросился на работу и чувствовал твою радость. Сейчас я пришел к себе и засел за это письмо. Любимая, вплоть до дня отбытия я буду рисовать, писать, монтировать и т. д. Как это хорошо! Отношение ко мне здесь прекрасное, самочувствие такое же. Те, кто побывал в лагерях, — предсказывают мне там безбедное существование. Надя моя, ты бросила курить и очень хорошо сделала: ты больше сбережешь себя для себя, для детей, для меня. Я к табаку еще не прикасался и определил его в дорогу. Табаку еще прикупил, и до прибытия в лагерь я куревом вполне обеспечен. У меня здесь накопилось много сухарей, есть галеты, табак, конфеты, масло, шпик, колбаса, сыр, яйца, яблоки и пр. Все это в чудовищных размерах, так как Самуил Абрамович тщательно наполняет мой рюкзак и дорожный мешок всем существенным, что ему передают родные. Пересланные тобою по почте 100 рублей получил.

Еще раз прошу тебя запомнить: если тебе придется туго материально, продай книги и мои часы. Если сможешь продать портрет Пушкина — продавай. [...] Я радуюсь с тобой твоей работе. Ведь это — моя мечта, о которой я не решался говорить с тобой часто, опасался, что это будет нервировать тебя, как «желанное, но несбыточное». Сегодня не было раздачи писем. Будет завтра. М. б., получу твое письмо... Сейчас кончаю писать и иду спать... [...]

Н. В. Сперанская

259

Детик, фотографии можно прислать мне сюда письмом. Об этом я узнал только что и рад этому несказанно. Вложи фотографии детей и свою карточку. Целую.

Марк.

Будь здорова, бодра, полна уверенности. Отправились в этап.

Люблю тебя и живу тобой. 8/V 41 г.

Солнышко мое ясное! Самое главное — я абсолютно здоров, болей никаких; за все это время у меня даже намека не было на обычные мои недомогания. Надюня, я это пишу не для успокоения только, а так, как есть на самом деле. Родная моя, я тебе писал в последнем письме из Ленинградской пересыльной, что уже там я работал художником и находился в исключительно благоприятной обстановке. Сейчас я могу тебя еще раз порадовать тем же: карандаш, краски — вот пока моя работа. Здесь в Кожве меня используют как художника, а об отношении ко мне начальства я могу сказать — самое хорошее.

Ты помнишь о моей к тебе просьбе на нашем последнем свидании (да не будет оно последним)? Я просил приготовить посылку и по первому моему письму выслать мне масляных красок, кисти (щетинные и беличьи), всю папку с чистой александрийской бумагой (для рисунков), льняное масло — сколько сможешь достать. [...] Вложи в посылку все холсты по размеру этюдника; карандаши мне нужны все и всякие: сангина, уголь — побольше; кнопки, стиральную резинку (штук 20); бритвы безопасные для точки карандашей — штук 5; широкий мастехин и узкий; 3 широких и 3 средних флейса.

Меня пугает одно: хватит ли у тебя денег на покупку красок так, чтобы не отнимать насущные у тебя и у детей? Хотя ты мне писала и говорила о дополнительных своих заработках, но я все время думаю о том, как ты живешь с ребятами на одни свои заработки... Светик мой ненаглядный, самое-то главное я сейчас только вспомнил: вы мне можете писать сюда любое количество писем, а я могу писать одно письмо в месяц. Пишите мне по адресу: Коми АССР, Кожвинский район, станция Кожва, п/о Кожва, Кожвинский лагпункт Воркутстроя, мне. По этому адресу мне можно писать, повторяю, сколько угодно — корреспонденция на получение не ограничена.

260

ВОСПОМИНАНИЯ

Мама, я полон надежды на встречу с тобой, хотя разрешение на это от начальника ГУЛАГа абсолютно необходимо. Т. к. с этой стороны у тебя может быть задержка, то умоляю тебя, родная, не отчаиваться... За меня будь спокойна, даже мысли не допускай, что со мной может ч[то]-л[ибо] стрястись дурное.... В посылку обязательно вложи фотографии детей и свои. Ты, конечно, порадуешь Шуру моим письмом. Твои письма я сохранил, и строки так живительно действуют, как жень-шень в новеллах. Напиши мне о себе, о детях. Обязательно пиши о Ладе. Свет мой, ты можешь воспользоваться возможностью отправить мне, кроме «художественной посылки», и обыкновенную — продуктовую. Если у тебя будет возможность прислать мне галет или белых сухарей на «особые» деньги — как ты меня уверяла в письме, — сделай это. Не думаю, чтобы посылка была легковесной — разбей на 2 или 3 посылки и вышли сравнительно одновременно. Пусть Шура поможет тебе в отправке посылки, у нее, наверное, есть возможность урвать на это время. Расцелуй ее. Пусть пишет мне. Жду писем, посылки. Надя, убеди меня в том, что ты спокойна за меня. Сделай это.

Твои несколько писем-дневников, полученных в пересыльной, я храню, как зеницу ока. Как часто вспоминает меня Ваня? Что он уже говорит? Что нового лепечет Миша? Каковы взаимоотношения в семье, на работе?

Свет мой, я хочу, чтобы ты из самого факта получения этого письма и возможности отправить мне посылку поняла, что отношение ко мне со стороны начальства действительно отличное, что мне здесь не так уж плохо. Еще и еще прошу тебя не беспокоиться за меня, моя родная. Порадуй этим письмом всех родных, которых я люблю и обнимаю. Целую крепко-крепко.

Марк.

17/Н 42 г.

Любимый друг мой!

Только сейчас я получил сразу две открытки и твое письмо от 18/XI 41 г. Твоя открытка от 12/VII 41 г. из деревни Семеново-Белоглазово и открытка от Шуры от 18/VII 41 г., где она сообщает, что ты с детьми в Тихвине. Какое счастье, что ты с детьми, вместе с отцом, Нат. Вен. и Сережей! Какое

Я. В. Сперанская

261

счастье, что я получил эту весть от тебя, друг мой ненаглядный, незабвенный, любимая, единственная! С 5/VII 41 г. я нахожусь здесь на руднике Б.-Инта. Адрес мой теперь такой: Коми АССР, Усть-Усинский район, п/о Косью-Вом, п/я 223/10, рудник Б.-Инта. Мне. Спешу тебя успокоить относительно себя. Самочувствие у меня хорошее, бодрое, ясное. Сколько бы времени ни прошло с момента нашей разлуки, меня ни на минуту не покинет это настроение, так как я полон надежды не только на возвращение к тебе и к детям своим, но верю в относительно скорое свое освобождение. Здесь я работаю, как и в Кожве, художником при культурно-воспитательной части лагпункта. Эту зиму я переношу очень легко, т. к. тепло одет. Я давно, даже не помню когда, не был так тепло одет зимой, как сейчас. Могу тебя порадовать еще тем, что имею для работы и жилья отдельную комнату, что по здешним условиям является роскошью. Помнишь: мы друг другу дали слово сохранить себя для радостной встречи! Я держу свое слово — иначе быть не может. Из твоего письма я вижу, что ты живешь детьми и они приносят тебе столько радостей. Надюня, я не могу описать тебе своей радости, когда читаю, что Мишутка уже «гавалит» стихи, любит сказки, и вообще проявляет себя, как сын, достойный своей мамы. И это Миша! Что же говорить о Ване?! Родная моя, если бы ты знала, сколько радости доставляет мне каждое слово об этих родных карапузах. Трудно мне представить себе Мишу, обещающего «обжаловать» перед отцом твои несправедливые действия! Как сейчас вижу его на диване. Ты лежишь, а он сидит на диванном валике, лукаво щурит глазенки, грозит малюсеньким пальцем, быстро встает и «бухается» во весь рост рядом с мамой... Ваня тоже в восторге от этой проделки. Но то было время его мимических забав, а теперь он уже и правильно произносит многие слова. Вот это я уже себе не представляю! Помню только, что после слова «мама», с которым он обращался и ко мне, он однажды произнес: «покази», но так, что произношение не поддавалось никакой транскрипции. Письма я храню и часто их перечитываю. Строчки о тебе, о детях никогда не становятся для меня уже читанными, знакомыми, которые можно только пробежать взглядом. Сейчас, когда ты получишь это письмо, то отвечать будешь уже без чувства неуверенности, что письмо не дойдет до меня. Поддерживаешь ли ты переписку с Шурой? Где она с Колей и ребенком? Что с Андреем и

262

ВОСПОМИНАНИЯ

Валей? Где мать? Где Мария и Михаил? Я всегда с тревогой думаю об отце. Не верится мне, что состояние его здоровья «удовлетворительное», как ты об этом пишешь. [...] Обними и поцелуй отца и Сережу... Надя, родная моя, почему ты так мало и так лаконично пишешь о Ладе? В письме ты пишешь, что Ладуська учится в 9 классе. Мама, подумай только: Лада, наша Лада, уже почти накануне окончания полной средней ШКОЛЫ! Ведь дальше... Университет... Хочет ли она учиться после школы? Ну, кроме того, что ты напишешь подробности, я надеюсь получить от нее письмо, из которого узнаю, как она живет, чем увлекается, о чем мечтает и где сообщит мне подробно о своих наблюдениях за своими братьями-карапузами. Думаю, что к твоим наблюдениям она прибавит немало своих. Лада, милая, обязательно напиши мне, о чем я прошу. Опиши мне свой день «от подъема до отбоя». Ладуська, в письме не забудь написать мне, какие книги читаешь и что тебе понравилось из прочитанного. Я за эти полтора года прочел очень много новых книг и перечел знакомые уже.

Должен сознаться тебе, что только теперь впервые прочел Шиллера: «Разбойники», «Дон Карлос», «Коварство и любовь», «Орлеанскую деву», «Марию Стюарт» и др. более мелкие его вещи. Но особенно мне понравилась его трилогия — «Лагерь Валленштейна», «Пиколомини» и «Смерть Валлен-штейна». Очень хорошо тебе расскажет мама об истории того времени, когда происходит действие. Обрати внимание, что каждая часть этой трилогии и читается, и смотрится на сцене как законченное произведение, самостоятельная вещь, а когда их читаешь в той последовательности, как я указал, то видишь их теснейшую связь между собой. Это действительно гениальные произведения. Обязательно прочти и напиши мне свое впечатление.

У меня накопилось уже много «северных» впечатлений, о которых я тебе напишу в следующем письме. Самое лучшее, что я прочел о Севере — это научная и в то же время автобиографическая книга — Фритиоф Нансен. (Издана в 1940 г.) Эта толстая книжица читается как увлекательнейшая беллетристика и очень верно передает своеобразие природы. И здесь есть много такого, чего нигде не увидишь. Об оленях, нартах, собачьих упряжках, северных народностях и прочем, вплоть до северного сияния — я знал, как ты, по картинкам и описаниям,

Н. В. Сперанская

263

а когда увидел собственными глазами, то заметил, что есть разница между тем, что увидел и что прочел.

Обязательно пришлите ваше фото. Обязательно! Надя, свет мой, какое счастье, что мы знаем друг о друге и можем писать. Писать теперь мы будем часто и много. Целую всех вас крепко.

Твой Марк.

[На полях:]

Подробнее о своей работе я напишу по получении твоего письма. Если можешь — пришли мне курева и ничего больше. Опиши подробно переселение из Пушкина в Молотовск. Это бывш. гор. Пермь? Тогда почему Кировской обл., а не Моло-товской?

10/IV 42 г.

Надя, друг мой, милая моя помощница, бесценный товарищ мой, опора детей моих и сердца моего, неугасимый светоч мой, любовь и жизнь моя! [...] Родная моя, я получил сразу все (или почти все) письма, какие ты мне адресовала в Кожву. Передо мной их целая стопка: тут и открытка, написанная в поезде, где ты ехала с детдомом и с нашими мальчиками, и письма до эвакуации, и открытка-ответ, огромное письмо с детскосель-скими фотографиями ребят... твоя фотография, снятая для удостоверения. Всего 9 корреспонденции, которые я получил в стационаре, где я сейчас нахожусь на излечении. Родная моя, мне ничего не стоило бы соврать тебе, написать, что здоров, не болел, но я не нахожу в себе ничего, что помогло бы мне соврать тебе, так верно чувствующему другу моему. Хорошо, что я уже совсем выздоравливаю и могу тебе писать об этом. До января 42 г. я чувствовал себя хорошо и работал здесь художником, как и в Кожве, но стал чувствовать себя неважно и был положен в стационар 30/1 42 г. Сначала опишу то, что было до стационара. Живу я здесь на руднике Инта в исключительно хороших условиях: отдельная комната, любимая работа, прекрасное отношение ко мне со стороны тех, с кем приходилось иметь дело по работе. Что касается климата и теплой одежды, то на этот счет могу тебя уверить, что до стационара я был одет в наитеплейший ватный костюм, а валенки у меня такие, что лучше не бывает. [...] Знай, друг мой, что я тепло одет, и не волнуй себя этим больше. Здесь, в стационаре, я нахожусь почти в таких же условиях, что и в Ленинградском]

264

ВОСПОМИНАНИЯ

рентгенологическом ин[ститу]те. Рентгена здесь нет, это — правда, но все остальное есть. Лечит меня очень опытный врач, и о лучшем я не мечтаю. Здесь взялись за лечение мое основательно. А вот то, что вы, мои бесценные, тепло одеты и материально обеспечены — от сознания этого у меня просто дух перехватывает. [...] Передо мной два последних твоих письма — от 6 и 11/П 42 г. Они меня больше всего радуют. Какое счастье, что ты с детьми живешь вместе с отцом, Нат. Вен. и Сережей. Ни о чем я так не мечтал, как о том, чтобы в суровые дни войны вы были зместе. Как-то предельно ясно я вижу комнату с русской печью, перегороженную занавеской, с «кабинетом» отца. Вас я вижу всегда вместе со мной. И это не случайно. Уже то, что за хорошую работу я могу быть досрочно освобожден, достаточно, чтобы приблизить час нашей ветре-чи... [...]

В твоих описаниях ребят столько верности и простоты, что я моих сынишек вижу... По репликам, играм, разговорам я вижу, что ты им передаешь не только свою любовь ко мне, но и создаешь у них ощущение, что я реально присутствую между ними. [...]

Сообщи, что знаешь о всех родных. Целую мою ненаглядную, любимую.

Твой Марк.

Мне бы очень хотелось сделать сюрприз для моего врача: достать ему что-либо из необходимой ему литературы — специальной, медицинской. Вот список ее. Если отец сможет что-либо достать — вышли на мое имя. Наиболее важное — отмечено большим количеством птичех.

11/IV 42 г.

Отправку письма задержал именно из-за этого списка. Этот врач — Евгений Петрович Дарич столько сил, внимания и любви вложил в то, чтобы избавить меня от моей хвори, что и мне хочется чем-нибудь очень хорошим ответить ему, а я знаю, что они, врачи, в здешних условиях нуждаются в специальной литературе. [...]

Вот мне принесли твою открытку от 15/Х 41 г., что нашему Мишеньке исполнилось 3 года. А «3 дня назад» в Молотовск приехали отец с Нат Вен. и Сережей. Хотя я знал о том, что вы

Н- В. Сперанская

265

живете вместе — это снова было для меня радостью... Ладе ты посвящаешь очень лаконичные строки, и я продолжаю тосковать по ней с каким-то особо тяжелым чувством. Напиши мне о ней. Целую всех.

Марк.

14/IV 42 г.

Друг любимый мой! Пользуюсь случаем писать тебе. Я уже писал, что нахожусь в стационаре. Здоровье мое восстанавливается не по дням, а по часам. Скоро и совсем поправлюсь и вновь возьмусь за свою любимую работу. Все это время я не расставался с карандашом и кисточкой. Даже здесь, лежа в стационаре, мне приходится кое-что делать для стационара. К занятиям своим я для разнообразия присовокупил резьбу по дереву. Это доставляет массу удовольствия. Очень интересен процесс работы, когда предварительно надо сделать эскиз — рисунок, в котором необходимо передать барельефный и горельефный характер вещи. Получается словно снимок с уже готовой резьбы по дереву. Пишу о барельефно-горельефном характере вещи потому, что сейчас работаю над портсигаром: земной шар пронзен папиросой, от которой «дымом» начинается слово «закурим». Дерево березовый наплыв. Работа медленная из-за крепости материала и отсутствия нужного инструмента — делаю перочинным ножом, но меня очень занимает и развлекает. Пусть тебя не удивляет, что я занялся этим делом, и, ради всего святого, не думай, что это в какой-либо мере заслоняет от меня живопись. Мне по работе приходится выполнять такие вещи, что ты вряд ли представляешь себе. Например, перед Новым годом я был вызван начальством, и мне было предложено оформить новогоднюю елку. За 4 дня пришлось сделать свыше 200 игрушек и, сверх того, всякую елочную мишуру. Правда, мне в помощь дали 3-х человек, но изготавливать образцы игрушек пришлось самому... В этом отношении моей не только помощницей, но и руководительницей была... ты, мой бесценный друг: в этой работе я использовал твой опыт и вкус в игрушечном деле. На сей раз Дед Мороз получился более совершенным, т. к. физиономия была сделана из папье-маше и ее можно было хорошо разукрасить. Особым успехом пользовались наши гуси, лебеди, аисты... а впрочем, «отдавая должную похвальбу» всем игрушкам, выделяли из

266

ВОСПОМИНАНИЯ

всех... балерин. Нужно сказать, что балерины эти были яблоком раздора не среди детей во время раздачи игрушек, а среди взрослых мужчин еще до того, как они попали на елку... Когда мне поручали сделать елку, то мне казалось, что она выйдет куцей из-за отсутствия блестящих игрушек, елочных цепей и свечей, а вышло несколько иначе, чего я сам не ожидал. Некоторые работники химической лаборатории настолько пошли мне навстречу, что... сами выдували из стекла затейливейшие фигуры, все эти стеклянные формочки делали зеркальными, серебрили, приготовили несколько «блестков-посыпов», как мы их называли (под серебро и золото), и т. д. Так удалось сделать серебряную звезду, которой была увенчана вся елка. Что до елочных свечей, то их не было, а были маленькие электролампочки. Правда, лампочек было всего штук 20, но они были и на елочке, которую держал в руках Дед Мороз... Чтобы сказать об этой елке все, надо сказать, что «гвоздем» ее был живой Дед Мороз, одетый в соответствующие шапку и шубу из белой ваты, обильно посыпанные серебряными блестками.

15/IV 42 г.

Сегодня меня навестил мой начальник, и пришлось этот день поработать над оформлением эскиза к 1 мая. За это время, что я находился в стационаре, работа наша стала вдесятеро интереснее и материально богаче. Начальник беседовал с моим врачом относительно моего «изъятия» из стационара (я себя относительно хорошо чувствую), ввиду крайней нужды во мне при подготовке к 1 мая, но доктор ему отказал в этом. Сейчас закончил основной эскиз оформления, а завтра сделаю остальные два. Ожидаю прихода моего начальника, отдам ему эскиз, это письмо и текст телеграммы тебе. Вот видишь, сколько дел будет сделано за один день.

Сейчас, когда ты получишь мою телеграмму, ты будешь писать на мой новый адрес, и письма будут доходить скорее.

Поцелуй за меня наших ребятишек, отца, Нат. Вен. и Сережу.

Целую тебя много, крепко.

Марк.

Я. В. Сперанская

267

19/IV 42 г.

Любимый друг мой, Надюня моя бесценная!

Сейчас отправляю тебе телеграмму и письмо. Буду надеяться вскоре получить от тебя ответную телеграмму и буду твердо уверен, что ты знаешь, наконец, мой нынешний адрес и то, что я здоров.

На Молотовск я уже отправил 2 письма, но думаю, что телеграмма обгонит письма и твой телеграфный ответ будет наибыстрейшим.

Надюня, свет мой, я тепло одет и в одежде вообще не

нуждаюсь.

Если у тебя есть или будет возможность мне что-либо прислать, то пришли курево (лучше всего — махорку). Самочувствие мое хорошее. Пиши мне чаще, друг мой, мама моя милая...

Целуй за меня детей наших, отца, Нат. Вен., Сережу. Я все время неразлучен с тобой. Разве ты этого не чувствовала? Мама, солнце мое, теперь, когда ты получишь мою телеграмму, ты будешь писать мне часто о себе, детишках, работе, обо всем, чем вы живете.

Я полон веры в скорую нашу встречу, друг мой, любовь моя. Главное — береги себя для радостной нашей встречи!..

Радость моя, спешу отправить это письмо и телеграмму.

Целую вас всех крепко и много. [...]

Твой Марк

Мой адрес: Коми ССР, Интинский р-н, рудник Б. Инта, п/я 223/10. Мне.

9/V 42 г.

Милый, родной друг мой! Наверное, уже скоро меня выпишут из стационара, так как самочувствие мое хорошее, хотя я переведен с диеты на общий стол. Ем абсолютно все и абсолютно никаких болей. Мне даже не верится, что я ем черный хлеб. А какой он вкусный! [...]

Послал тебе из стационара 3 письма, это — 4-ое. Кроме того, я послал телеграмму с сообщением интинского адреса. Все это направил тебе из стационара и не уверен, отправлено ли это без всяких проволочек. Сейчас отправлю это письмо и дам текст телеграммы. Представляю себе твою радость, когда

268

ВОСПОМИНАНИЯ

ты прочтешь, что я чувствую себя здоровым, совсем здоровым!.. Теперь бы мне получить от вас весточку, что вы, мои родные птенцы, здоровы... Мама, родная, как ты себя чувствуешь? До сих пор мне казалось, что ты здорова и вся ушла в работу и заботу о детях. За последнее время я все чаще, когда думаю о тебе, цепенею при мысли, что ты больна. Вернее — не больна, а все время недомогаешь. Чем? Скорее напиши мне о себе. Напиши о наших малютках, о Ладочке. Как вы сейчас живете? Наши малыши растут, наверное, не по дням, а по часам. Сейчас, я думаю, лексикон Вани обогащается так, что стоит об этом писать? А как Миша? Наш Мишуня должен быть очень мил и забавен. Как бы мне хотелось поглядеть на их физиономии — как они выглядят сейчас... Если у тебя есть возможность сделать в Молотовске фото и прислать их мне — сделай это. Надеюсь, что в сравнительно недалеком будущем увижу вас своими глазами, своими руками обниму каждого и всех сразу.

Молотовск... Думаю, что в этот город я приеду как досрочно освобожденный. Я верю в это, и потому город Молотовск для меня особо притягателен. Ты пишешь, мама, что это бывший Нолинск. Прости мне мое невежество, но я даже представить себе не могу, где он находится. Если это тот город Молотовск, что находится под Архангельском и где находятся судостроительные заводы, то почему он Кировской обл.? Напиши мне подробно о нем, есть ли он на географической карте? Что ты смотрела последнее время в кино? Что интересного читала из художественной литературы? Наша библиотека за последние дни внезапно разбогатела. И это накануне моей выписки из стационара. Сейчас я узнал, что вот с час назад закончили оборудование сцены в только что отстроенном здании, где будет столовая и наш клуб. Значит, по выходе из стационара меня ожидает любимая, интересная работа. Хотя мне и в стационаре пришлось поработать с красками и карандашами, но это, конечно, не то, что работа в обычных условиях. Скорей бы приступить к оформлению клуба.

Что тебе, светик мой, написать о себе? Пока что все идет гладко, хорошо. Думаю, что так будет до момента моего освобождения из лагеря.

Я уже тебе писал, что материально я обеспечен. Затирает иногда с куревом, но это м. б. явление преходящее. Но если вздумаешь мне что-нибудь прислать, то курево — первое. Ког

Н. В. Сперанская

269

да я буду уверен, что письма мои доходят до тебя, то буду писать гораздо чаще.

Дружно ли живут Ванюша с Сережей? Мне кажется — Сережа теперь должен быть особенно интересен, если только не очень-то чувствует себя пупом земли. Мама, получаешь ли ты письма от Шуры и других? М. б., ты от матери получила вести? Многое я уже знаю из твоих писем, но хочется знать больше.

Сейчас уже 9/V... В воздухе пахнет весной... Дни стали длинными, светлыми, а ночи — короткими и бледными... Скоро ночи совсем исчезнут и на смену им придет неугасающий день. Все теплее и теплее воздух. Весна. Она везде, и здесь, хороша. Лучше всего она там, где мы с тобой встречаем ее вместе. Много ли весен прошло с расставания нашего? Две... Скоро таких весен не будет! Мама, милая, живи этой надеждой, как я ею живу. А встреча наша придет сама собой, придет обязательно, неизбежно. Самое главное — я повторяю твою просьбу ко мне — не теряй ни на секунду воли к жизни; знай, что это — наши дети, наши встречи, наша дальнейшая жизнь, полная радости, счастья... Пиши мне, дружок, часто. Судя по датам, я получаю, пусть с запозданием, все, что ты пишешь. Пиши мне, мой соколик, пиши, мой ненаглядный, бесценный дружок, мама моя и моих детей, думка моя единственная, мечта моя ясная...

[Н. В. Сперанская:]

С мая 1942 г. мои письма Марку стали возвращаться с приклеенными к ним листочками, с надписью: «Адресат не существует». Или: «Адресат выбыл неизвестно куда». Или же просто: «Адресат выбыл».

МОЕ ПИСЬМО ПРОКУРОРУ СССР 27/VI 42 г.

Товарищ прокурор, всегда тяжело, а сейчас, в дни войны — невыносимо — ощущать тяжесть ошибочного обвинения.

Я пишу о своем муже — Марке Рафаиловиче Чаусовском. (Осужден по статье 58 у. к.) Он — художник. Ему 31 год. Вся жизнь этого человека связана с жизнью нашей страны, каждый

270

ВОСПОМИНАНИЯ

ее шаг, успех, достижение — он переживал как свои личные. Это — человек прекрасной, светлой любви к своему искусству, к родине, к людям. Со всей горячностью он добивался того, чтобы сделать живопись совершенным орудием воздействия на человеческую психику — помочь людям осознать через искусство его радостное могучее устремление к социализму, показать Человека нашего мира, сегодняшнего дня. (Все его работы остались в г. Пушкине, у меня сохранились немногие снимки с них и его письма — высказывания Марка об искусстве, о своей работе.)

Семья, дети, неумение работать «на заказ» заставляли его нередко искать заработок совершенно вне живописи. И всюду его инициатива, какая-то трепетная, личная заинтересованность во всем — делали его одним из самых неутомимых, активным работником в любом коллективе. Так работал он литсотрудни-ком в газете «Большевистское слово» (Пушкинская районная газета, редактор Строганов), так работал он токарем, а затем техническим нормировщиком. (На з-де дор. машин треста НКВД в г. Пушкине.)

Поверьте мне — эти деятельные горячие руки, эта мыслящая, светлая голова, это открытое, любящее сердце — нужны, очень нужны нашей родине, где много еще таится в углах равнодушия и эгоизма. (Я живу эвакуированная, с тремя детьми, в маленьком, очень маленьком и далеком городе, и тут, вдали от фронта и от связанного с фронтом производства — так много рутины, косности, равнодушия!)

Это нужно, это необходимо, чтобы вы познакомились с делом Марка, поймите это!

Только недавно я разыскала его и получила от него письмо. [В нем нет] озлобления. Он проболел всю зиму, но счастлив, что продолжает работать художником. Но нельзя же, нельзя, чтобы такой человек, не только наш, но один из лучших наших людей (я понимаю, что говорю), из-за недоразумения, ошибки или небрежности — был осужден.

Вот данные о нем: Чаусовский Марк Рафаилович 1911 г. рожд. Жил в г. Пушкине Ленинградской] обл. Арестован 22/Х 1940 г. 25/Ш 1941 г. ему объявлен приговор Особого Совещания — 8 лет испр-труд. работ с отбыванием наказания в Ворку-тинских лагерях. В Л[енингра]де содержался в тюрьме НКВД на пр. Володарского 4.

• В. Сперанская

271

ПРОКУРАТУРА Союза Советских Соц. Респ. Москва, Пушкинская ул. д. 15-а Телефон №_

«28» сентября 1942 г.

№ 13/А-2И68

Гор. Молотовск, Кировской области Ярославская ул. № 38 гр. СПЕРАНСКОЙ

Надежде Владимировне.

Поданная Вами жалоба о пересмотре дела осужденного Чаусовского Марка Рафаиловича рассмотрена. Оснований к пересмотру дела не имеется. Жалоба Ваша отклонена.

Прокурор Отдела по спецделам

Прокуратуры СССР ТАМАЗИН

ПИСЬМО АДАРИЧА 9/1V 43 г. Получено 13/V 43 г.

Уважаемая Надежда Владимировна!

Я Ваше письмо получил и долго думал над ответом, поэтому только и не отвечал Вам. Вначале я даже воздерживался от ответа, но потом решил Вам написать, хотя этот ответ и будет для Вас очень печальным. Ваш муж умер в Адзьва-Вам, а причина смерти мне неизвестна, и описать подробно дальнейшее течение болезни в силу этого я не могу. Вопрос: является ли причиной смерти заболевание, по поводу которого он лежал у меня, — я сомневаюсь. Быть может, причиной смерти явилось другое заболевание.

Что касается вопроса сообщения об его смерти, то я даже сам хорошо этого не знаю. Сам же я, понимая Ваше состояние, решил написать Вам об этом, дабы не оставлять Вас в неизвестности.

Простите мне за задержку Вам ответа и поймите меня также, что отвечать на такое письмо с истинным ответом далеко не легко.

272

ВОСПОМИНАНИЯ

ИЗ ПИСЬМА, ПЕРЕСЛАННОГО МНЕ ШУРОЙ [Александрой Рафаиловной Чаусовской, сестрой художника]

26/VH 43 г. Получено 18/ГХ 43 г.

Я знаю, Вы с нетерпением ждете от меня письма, в котором я должна сообщить Вам о судьбе Вашего брата. Я переживаю тяжелую утрату вместе с Вами, ибо мне хорошо знакомы переживания при потере близких, дорогих существ.

Ваш брат, Александра Рафаиловна, Чаусовский Марк Ра-фаилович, 1911 г. рожд., урож. гор. Херсона, УССР, художник, осужден Особым Совещанием НКВД 25/III 41 г. за контрреволюционную] деятельность] к 8 годам ИТР, умер 16/VIII 42 г. от порока сердца и язвы желудка — это мне ответил Интлаг на запросы, которые я сделала при получении Вашего письма с просьбой помочь Вам.

Мне хорошо известно, что значит получить такое известие о брате. Но ничего не сделать. Рано или поздно все равно пришлось бы узнать об этом, но жаль того, что так погибают молодые люди, как пришлось погибнуть Вашему брату. Вы меня должны понять. Я Вас прошу об одном — не вздумайте меня благодарить за мои запросы. Это для меня ничего не составило: ни трудностей, ни хлопот, но ответ, который я получила, взволновал меня, ибо я не знала, как начать говорить Вам о этом. [...]

[Н. В. Сперанская:]

Это письмо я получила от Шуры много позже.

Вскоре меня вызвали в местное отделение НКВД и сообщили под расписку «устно и совершенно секретно», что Марк Рафаилович Чаусовский умер 16/VIII 1942 года. Это был ответ на все мои запросы.

Хорошо, что письмо Адарича пришло раньше, и эту щемящую весть я [впервые] услышала не из холодных казенных уст.

В 1944 г. мы с детьми вернулись в Ленинград, еще затемненный, еще израненный. Я вышла замуж за Виссариона Ивановича Феоктистова, одним из замечательных качеств которого было то, что он не ревновал к прошлому, не изгнал Марка из нашей семьи, и усыновив мальчиков, оставил им, по их желанию, отчество и фамилию.

Н. В. Сперанская

273

Портрет Пушкина, казалось, разделил судьбу своего автора, и о том, что он существовал, знает и помнит лишь несколько человек. Все попытки узнать о судьбе портрета оставались безрезультатными. Ь начале 1966 года я прочла описание пушкинского портрета работы Марка. Мне удалось без труда связаться с автором книги (Юрием Окуневым) и убедиться, что он действительно видел один из тех снимков, которые я в свое врехмя отсылала друзьям.

Этот эпизод убедил меня в том, что портрет Пушкина, созданный Марком Чаусовским, — не только семейная реликвия: лишенный красок, уменьшенный до размеров фотокарточки, он продолжает жить и волновать людей, помогает вникнуть во внутренний мир поэта, печалит и радует. Я сделала множество отпечатков с сохранившегося негатива (негатив сделан с одной из немногих сохранившихся фотографий) и давала их всем, кого интересовал и волновал этот портрет.

Один из режиссеров Ленстудии телевидения — Александр Анейчик — стал готовить передачу о портрете Пушкина работы Чаусовского и наметил ее на 2/VI 1967 года. Это и было-то предпринято по совету Ираклия Андронникова в надежде, что откликнется кто-либо из видевших портрет, знающих его следы. Но цензура телевидения ужаснулась такой «мрачней затее», и передачу отменили.

В начале 1968 года радиоочерк о портрете написала Галина Марковна Вельская. Он был передан по радиостанции «Маяк» в программе «Юность» 5/IV 1968 года в 22 часа 35 минут. Передача повторялась несколько раз, но на нее никто не откликнулся.

РАДИООЧЕРК Г. М. ВЕЛЬСКОЙ

Корр. Недавно поразил меня один рассказ. Может быть, Вы читали его, называется он — «Только вечер», автор Юрий Окунев. Вот отрывок из него:

Чтец (под музыку). ...И вдруг на стенг она заметила портрет. Наверно, это Пушкин? Скорее всего, репродукция с какого-то неизвестного ей портрета. Она подошла, вгляделась, отдалилась на несколько шагов и вдруг почувствовала, что нужно подойти и снова смотреть, пока не станет ясно, что же

274

ВОСПОМИНАНИЯ

произошло. Вроде бы ничего особенного не случилось... Но ведь за одну минуту она узнала о Пушкине, о его трагедии больше, чем за многие годы. Ошеломленно спросила: КТО художник? ГДЕ подлинник? Оказалось, что картина погибла в дни блокады в Ленинграде, художника нет в живых. Она несомненно видела такого Пушкина впервые. Выражение глаз, черты лица были скорее неожиданными, чем «традиционно-iivni-кинскими».

Поэт сидел в кресле в своем кабинете ночью, почти на рассвете. В этот день должна была состояться дуэль. Глаза его широко раскрыты. Он напряженно смотрит и думает: убьет ли его Дантес или он убьет Дантеса, — все равно затравят, не простят. Конец. Выхода нет.

Это был не портрет в рамке, а окно, в которое надо немедленно постучать. Сейчас Пушкин вздрогнет, резко поднимется: «Кто там стучит?»

...То, как изобразили поэта Тропинин, Кипренский и другие художники, может быть, по мастерству и выше, но какое ей сейчас дело до мастерства выдающихся художников, если этот, неизвестный ей художник, впервые так рассказал о Пушкине — человеке, попавшем Б беду безвыходную, неотвратимую.

...И вдруг она подумала: «А ведь у каждого из нас свои отношения с Пушкиным!» И она сказала себе: «Это — мой Пушкин! Вот и встретились!» К этому ощущению ее привели не книги, не исследования, не картины великих мастеров, а вот эта небольшая, в простой рамке репродукция.

Корр. Прочитанное произвело на меня такое большое впечатление, что мне захотелось обязательно узнать: что это? Вымысел ал автора? Или рассказ о реально существовавшем портрете? А так как говорилось, что картина была в Ленинграде, то я стала искать...

И вот однажды я встретилась с одним нашим ленинградским художником, запедующим реставрационным отделом Русского музея, Бриндаровым Ананием Борисовичем и, поделившись с ним впечатлениями о поразившем меня рассказе «Только вечер», опять спросила: нет ли у него оснований думать, что такой портрет реально существовал?

— А Вы знаете, по-моему, здесь имеется в виду необычный и нашумевший в тридцатые годы портрет Пушкина, выполненный молодым художником Марком Чаусовским, — рассказал Бриндаров.

• В. Сперанская

275

Бриндаров. Да, помнится мне, всех тогда поразил этот портрет. О нем много спорили... Он был экспонирован на одной из ленинградских выставок в столетний юбилей поэта. Фон портрета — темновато-серебристый. У Пушкина рыжевато-каштановые волосы. Поэт сидит в кресле: в его позе и энергия, и огромная внутренняя скорбь и сосредоточенность. Очень выразительно написаны руки — это как бы самостоятельный портрет. А ведь Вы знаете, что писать руки — самое трудное. Так вот здесь руки — это как бы самостоятельный портрет — они сомкнуты... Они — говорят!

Портрет очень насыщен, эмоционален. Его забыть — невозможно! Мне кажется, в рассказе, о котором Вы говорите, имеется в виду именно этот портрет. Марку Чаусовскому было тогда 25 лет, и весь темперамент своей неистовой юности, свою необыкновенную нежность к поэту он вложил в своего Пушкина.

Корр. Ну, а где же сейчас портрет, какова его судьба? — спрашиваю я у Бриндарова. К сожалению, он не знает. Но в Ленинграде, — говорит он, — живет Надежда Владимировна Сперанская, вдова Марка Чаусовского. Наверное, она знает больше.

И вот я встретилась с Надеждой Владимировной.

Да, мои поиски оправдались! В своем рассказе Юрий Оку-нев имел в виду именно этот портрет поэта. Вот и его книга с этим рассказом и дарственной надписью Надежде Владимировне Сперанской. А вот и фотография самого портрета, которую бережно хранит жена художника. Я жадно вглядываюсь в нее. Пушкин... Безрадостно-горестно-мудрый... Поэт за несколько часов до смерти. Во всем облике — и жажда жизни и невозможность жить...

Надежда Владимировна, расскажите еще о портрете!

Сперанская. Этот портрет — дело всей жизни Мар-ца Чаусовского, жизни, которая оборвалась так рано: он умер во время войны, в 1942 г. Марк писал этот портрет в 1936— 1937 годах. Он жил этим портретом. Сохранились его письма той поры. Вот он пишет: «Сейчас работаю над кистями рук Пушкина. Добиваюсь, чтобы их «мимика» максимально совпадала с выражением лица. Пушкина я сплю и вижу».

Марк много работал с посмертной маской поэта. И наверное, большое значение имело то, что мы тогда жили в городе Пушкине, где все дышит памятью о поэте.

276

ВОСПОМИНАНИЯ

Корр. Но вот Бриндаров рассказывает, что Пушкин на этом портрете был рыжеволос. Это как-то не совпадает с нашим обычным представлением о поэте.

Сперанская. Да, тогда это очень всех поразило. Марк написал Пушкина голубоглазым. Это тоже показалось странным. Но Чаусовский очень внимательно изучал все воспоминания современников о поэте. Вы помните, — у Вересаева в его книге «Пушкин в жизни» сказано, что у него были золотисто-каштановые волосы!

Корр. Надежда Владимировна, в рассказе говорится, что портрет погиб. При каких обстоятельствах? Осталась ли копия?

Сперанская. Копии не было. Осталась только фотография. Но я верю, что портрет жив. Когда началась война, я с детьми эвакуировалась в Кировскую область. В доме оставалась моя мать. И когда пришли фашисты и стали выселять оставшихся в Пушкине жителей, она вырезала портрет из рамы, навернула на палку, упаковала в бумагу и сделала надпись по-русски и по-немецки: «ПОРТРЕТ. ПРОСЬБА НЕ УНИЧТОЖАТЬ». Этот рулон она оставила в опустевшей квартире и уехала. Только в феврале 1945 года я побывала в Пушкине. Наш дом не был разрушен, но сильно поврежден, сломаны окна, двери... В груде мусора и кирпичей мне удалось найти несколько рисунков Марка, письма, детские школьные дневники. Но ни портрета Пушкина, ни массивной багетной рамы... А дом пожаром не тронут. И до сих пор продолжаются поиски портрета. Но они ни к чему не привели.

К о р р. А Юрий Окунев, как он узнал о портрете?

Сперанская. Мне случайно попалась эта книга. Я тогда была очень поражена, взволнована... Сомнений быть не могло: это о портрете Марка! Я написала автору рассказа. Оказывается, он действительно имел в виду портрет, который знает по сохранившейся у немногих наших друзей фотографии.

Корр. (на фоне музыки). Но вдруг случится такое чудо — и эту передачу услышат те, кто что-нибудь знает о судьбе портрета? Немыслимо, чтобы человек, хоть однажды встретившийся с Пушкиным Чаусовского, мог забыть его!

Н. В. Сперанская

277

ИЗ ЗАПИСОК С. А. ГЕРЛОВИНА [Эти записки составил для меня Самуил Абрамович, отдавая долг памяти Марка]

С. А. окончил исторический факультет универстпета осенью 1939 г. и был направлен на работу в город Миасс на Южном Урале. Но врачи посоветовали ему для работы гор. Пушкин, поскольку еще в университете у него обнаружился туберкулез. Начальство не возражало. Город Миасс тоже. Сестра сняла для С. А. комнату в гор. Пушкине, и он зажил счастливой жизнью молодого учителя, — считался хорошим знатоком истории и хорошим педагогом, был в восторге от своей работы, уйму времени проводил в школе и «сеял разумное, доброе, вечное»... Тут мы и познакомились с С. А.

Примерно через год оба [С. А. и мой муж] были арестованы по одному «делу». С Марком я пыталась переписываться. Потом узнала, что он умер. О Герловине ничего не могла узнать. Соседи говорили: «Да, их младший брат за что-то сидит, но мы ничего не знаем»... Только после 1956 года, когда меня вызвали в городскую прокуратуру, я узнала адрес Герловина и написала ему. Он ответил. Вскоре приехал в А[енингра]д с женой Любой и двумя детьми. Наша дружба возобновилась. Правда, С. А. потерял право преподавания истории. Но он много думал, многое переоценил.

Некоторые эпизоды он рассказал моему сыну Михаилу, так что тот знает о жизни отца в заключении больше, чем я. Уезжая в Москву, я просила С. А. написатк мне то, что он помнит о совместной его жизни с Марком в лагерях. И он обещал мне это.

АРЕСТ И ДОПРОС

Приближался роковой день — 19 октября 1940 года.

Внутриполитическая обстановка осложнялась: война с Финляндией окончилась, был заключен мир, но в Европе полыхала «странная война». Мы дружили с Германией. «Дружба» была неспокойной. К нам с визитом приезжали фашисты. Наши дея тели ездили в Берлин. Происходило какое-то сближение — были запрещены антифашистские фильмы. В газетах сообщалось о досрочной доставке зерна в Германию, появились статьи пронемецкого содержания. Сообщалось о военных успехах вермахта, о подводных лодках. В одной статье задавался риторический вопрос: «А где же Большой флот?»

278

ВОСПОМИНАНИЯ

Появились и зловещие признаки трещин «дружбы» — мы подписали договор о взаимопомощи с Югославией, а Германия оккупировала эту страну. Нас даже не пригласили на конференцию придунайских государств.

Однажды целая страница «Правды» была посвящена репортажу с английской радарной станции.

Один за другим следовали жестокие законы — тюрьма за прогулы и опоздания, запрещение переходить с работы на работу по собственному желанию, ускоренный метод судопроизводства за мелкое хулиганство, повышение цен на 60 %, очереди за хлебом.

Тюрьма, наказание стали угрожать каждому.

Совсем недавно говорилось, что наш народ дисциплинирован, проникнут сознанием общности, что мы самые, самые, самые...

Все предвещало грозные события, но некоторые меры были чересчур жестокими и несправедливыми. Обстановка была тяжелая, душная.

Все это волновало и служило предметом обсуждения и осуждения.

...19 октябре 1940 года меня вызвали с урока по телефону и предложили зайти к уполномоченному НКВД в Пушкине по окончании работы. Когда я пришел по названному адресу, мне сказали, что мне надлежит явиться в Большой дом, в бюро пропусков, где мне выдадут пропуск к человеку, который желает меня видеть. Необходимо иметь при себе паспорт. Время явки предложено установить самому. Паспорт мой был в прописке, я еще не обедал и ответил, что смогу явиться часам к семи. Это время устроило моего собеседника.

Пишу столь подробно, чтобы засвидетельствовать, как далек я был от мысли о близости беды. Одно меня поразило — когда я говорил с уполномоченным, он перевернул лист бумаги, на котором писал, чтобы я не мог прочесть написанное. Этот жест недоверия меня покоробил: никакого любопытства к его писаниям у меня не было. Затем я пообедал в столовой, взял в ЖАКТе паспорт и решил зайти к Недельскому — взять у него книгу «Записки о галльской войне» для своей родственницы. Вины за собой я не чувствовал, никакой беды не предвидел и рассчитывал пробыть в Большом доме самое короткое время.

■ В. Сперанская

279

Дома у Недельских была няня с детьми, хозяева должны были скоро вернуться, и я решил подождать. В это время пришел Марк Рафаилович. В разговоре я сообщил ему о своем вызове в Большой дом. Он полюбопытствовал о предполагаемых причинах вызова. Я думал, что вызывают меня как свидетеля — были арестованы несколько студентов университета, в том числе мои знакомые. Он высказал предположение, что вызов связан с моим заявлением в РК комсомола и последующим моим исключением. Больше мы к этому вопросу и не возвращались. Марк Рафаилович не придал серьезного и тем более рокового значения моему вызову. Сам он зашел к Не-дельским занять денег. Я предложил ему выручить его своими деньгами. Он согласился и в свою очередь посоветовал взять нужную книгу самовольно, пообещав разделить ответственность за нарушение приличий. Затем он пошел проводить меня к поезду, и по дороге мы с ним оживленно говорили об идеологических истоках фашизма. Марк Рафаилович говорил о ницшеанстве, о реакционнейшей идее национализма, приправленной словом «социализм».

...Ни слова о вызове, ни признака чувства опасности...

В поезде я встретил тогдашнего директора Дома пионеров. Он иначе воспринял сообщение об адресе, куда я следую. Он изменился в лице, закашлялся, вышел на площадку и не вернулся ко мне. Я задумался... Подумал, что надо зайти к Абраму Кричевскому. Он был моим ближайшим другом по университету. Ведь могут спросить про него. Я поехал к нему. Он расстроился и высказал мысль, что дело выглядит очень скверно. Он посоветовал быть сдержанным и готовым к худшему... Он проводил меня, мой дорогой друг!

Когда я предстал перед следователем, и он мне задал вопрос «Какие инструкции вы получили от Чаусовского?» — я вполне искренне рассмеялся. Я не мог себе представить, что Чаусовского можно обвинить в чем-либо контрреволюционном, что я как-то связан с ним на подобной основе, что в отношениях между нами может быть применено слово «инструкция».

«Что вы знаете о контрреволюционной деятельности Чаусовского?» Я ответил, что сама постановка вопроса мне кажется невероятной. Меня спросили, когда я его видел последний раз. Я ответил, что давно. Почему я солгал, я и сам не могу дать себе отчета. Я быстро исправился, но в руки моего обви